Хозяйка сердца - Страница 15

В ответ на все ее доводы Натан Эрскин лишь зевал.

— Ну почему Джон, черт возьми? — требовала она ответа, раздраженная настолько, что не выбирала выражений. Что этот кобель вообще понимает в фотографии?

Ничего не понимает, согласился старый мастер. Но он знает все о «Буревестнике», его историю и все тайны, которых у этого почтенного старого отеля, как у бродячей собаки блох. И вообще, заключил шеф, нам крупно повезло, что мистер Олтман любезно согласился поделиться своими знаниями.

Уютно устроившийся в постели с книгой на коленях и в очках, спущенных на кончик тонкого аристократического носа, Эрскин был непробиваем. Мне хочется отдохнуть, заявил старик, и если ты в самом деле желаешь мне здоровья, берись-ка, голубушка, за дело, то есть за камеру.

С тем Одри и ушла, терзаясь сомнениями: по плечу ли ей отснять такие кадры, которые удовлетворили бы взыскательного шефа. В каком она окажется смешном положении, если провалится! Да если еще потерпит поражение на глазах у Джона Олтмана… А это обязательно произойдет, если она не избавится от неприязни к нему, которая сковывает ее по рукам и ногам.

Пока она отсняла десять кассет, но в глубине души чувствовала, что каждый кадр до отвращения примитивен. Она не меняла оптику, не играла со светом, всего лишь наводила на резкость и щелкала затвором…

— Вот здесь есть кое-что интересное, — сказал Джон, когда они оказались в центральной ротонде, изящно декорированной в сине-золотых тонах и залитой светом из огромных окон с витражами. Он остановился перед изящной мраморной скульптурой — обнаженным женским торсом. Головы не было. — Остряки называют этот экспонат Марией Антуанеттой.

Одри так нервничала, что не сразу оценила шутку. Черт возьми, рядом с Джоном она просто не в состоянии сосредоточиться. Вот, например, сейчас ее отвлекла игра света, падающего из цветных витражей на белую рубашку Олтмана, на которой сменяли друг друга фиолетовые, зеленые и рубиновые переливы.

— О-о-о, — наконец дошло до нее. — Обезглавленная жена Людовика XVI. Какой мрачный юмор!

— Конечно, мрачный, — развел руками Джон. — Как и участь французской королевы. — Он улыбнулся. — Зато какие формы. Вам не кажется, что сия вещица удивительно смотрится при таком освещении?

Одри еще раз взглянула на скульптуру и только сейчас с удивлением обратила внимание на то, что одна мраморная грудь купалась в потоке теплого розового света; другая, находящаяся в тени, светилась девственной белизной. Легкая выпуклость живота лучилась мягким фиолетовым светом.

— Ох… в самом деле, — воскликнула Одри, — ренуаровская женщина, но глазами и кистью Пикассо. Какое потрясающее совершенство форм!

Она закусила губу, с опаской ощущая, как ее собственное тело охватывает чувственная истома. Да, этот кадр может быть сделан в стиле Эрскина. Наконец-то она нашла стоящий сюжет!

Точнее, нашла не она, а Джон. И внезапно, глядя на скульптуру, она все поняла. Вот почему хитрый старик настаивал, чтобы Олтман был ее гидом. Эрскин надеялся, что Джон не только удовлетворит ее профессиональное любопытство, но и пробудит в ней женское начало.

Но почему я не устраиваю Эрскина такой, какая есть?! Я никогда не ставила себя на одну доску с подлинным художником, никогда не утверждала, что мое видение не уступает видению известных фотомастеров — того же Эрскина, к примеру. Я довольствуюсь скромной ролью ассистента, который знает, какой объектив или фильтр и когда понадобятся шефу.

Эрскин без конца твердил о необходимости пробудить внутреннее зрение, а Одри со смехом отвечала, что и так все видит, но наставник не отставал. И вот теперь подослал к ней Джона Олтмана, который открывал ей глаза и пробуждал чувства.

Ну что ж, посмотрим, в чью пользу все это обернется!

— Если не возражаете, я бы хотела, чтобы вы тоже оказались в кадре, — неожиданно для себя попросила Одри.

Джон удивленно вскинул брови, но спорить не стал.

— Куда встать? — спросил он.

— Вы должны просто стоять рядом со статуей и смотреть на нее. — Одри порылась в кофре, подыскивая соответствующую оптику. Ей нужен был крупный план двух фигур, остальное же, по ее замыслу, должно было стать размытым фоном.

Идеально гладкий мрамор рядом с живым человеческим телом, покрытым золотистым загаром… Два прекрасных создания — два ярких символа чувственности. Творение природы и творение рук человеческих. Мужчина и его мечта. Страсть и чистота.

Кружа вокруг объектов съемки в поисках самого выразительного ракурса, самого выгодного освещения, она отсняла едва ли не всю кассету. Джон оказался идеальной моделью. Проникнувшись идеей сюжета, он непринужденно позировал, не обращая внимания на камеру, потому что понимал: в любом случае техника только польстит ему. Еще бы — его мужская привлекательность была просто пугающей!

— Готово! — объявила Одри через несколько минут. Теперь, когда творческий порыв был удовлетворен, она почему-то испытывала смущение, словно сморозила какую-то глупость. Снимки могут не получиться, поскольку кроме наивного восторга в них ничего не окажется.

Аккуратно укладывая в кофр объективы, она краем глаза наблюдала за Джоном, который немного помялся и изобразил улыбку:

— Теперь мы можем подняться наверх.

Пальцы Одри дрогнули. Телеобъектив ударился о широкоугольник. Она подняла глаза, моля Бога, чтобы волнение не выдало ее.

— Пожалуй, я бы показал вам президентский номер «Буревестника». — Джон наклонился, чтобы помочь сложить аппаратуру. Он оказался так близко, что Одри увидела пушок на мочке его уха.