Джон признательно улыбнулся. Они чокнулись, и легкий хрустальный звон нарушил тишину лунной ночи.
Несколько минут прошло в молчании. Одри пребывала в состоянии эйфории. Фотографии должны получиться изумительные. Она верила в успех, не сомневаясь, что волшебство этой ночи убережет ее от неудачи. Спасибо Джону, что привел ее сюда.
Одри улыбнулась, вспомнив, с какой подозрительностью встретила его на пороге, как испугалась предложения подняться наверх. И вообще вела себя, словно жеманная старшеклассница, которая, придя на футбольный матч, уверена, что все игроки только и думают, как бы забраться ей под юбку. Она рассмеялась. Господи, нельзя же быть ханжой и видеть во всем подвох.
Джон лениво повернул голову.
— Что вас так рассмешило?
Она прищурилась, рассматривая рубиновую жидкость в стакане.
— Я почему-то вообразила, что вы тащите меня сюда с намерением обольстить.
— Да? — усмехнулся он в ответ. — Что ж, это никогда не поздно. Кровать рядом, за окном. Какую вы ставите в фотокамере выдержку?
— Пять-десять секунд, — фыркнула она. — А вы хотите, чтобы я поставила на полчаса?
Он коснулся ее коленей своими.
— На полчаса и еще минутку. Чтобы раздеть вас.
— Ну ладно, хватит, — вздохнула она, желая положить конец скользкому разговору.
Они опять погрузились в блаженное молчание. Наверное, оба слушали дыхание друг друга. Оно перемежалось с тихими вздохами прибоя, накаты которого подчинялись каким- то неведомым лунным ритмам.
— Я любил забираться сюда, еще когда был мальчишкой, — заговорил наконец Джон. — Когда я буквально сходил с ума от сложностей жизни, стоило залезть на крышу — и приходило успокоение.
Одри удивленно посмотрела на него.
— То есть вы еще ребенком жили в этом коттедже? — А ей-то казалось, что он всегда жил в гостинице, вместе с остальными Олтманами.
— Да, с детства, — тихо отозвался он. — Мой отец умер, когда мне не исполнилось и семи. Скончался, полностью разорившись. Мать решила, что близкие родственники отца должны позаботиться о нас. Она сказала, что я — Олтман и должен расти в Сент-Вудбайне.
— И они приняли вас?
— Конечно. — Он постукивал по колену пустым стаканом. — Дядя Марк был очень благородным человеком, добрым и отзывчивым.
Одри попыталась припомнить старого мистера Олтмана, но не смогла. В поле зрения двенадцатилетней девочки люди его возраста не попадали.
Отпив глоток вина, она рассеянно спросила:
— И что же было дальше?
— На восемнадцатилетие дядя подарил мне двадцать пять тысяч долларов. Он считал, что дети не должны страдать из-за промахов своих отцов. Дядя Марк выразил надежду, что я сумею достойно распорядиться деньгами, скажем, потратив их на оплату учебы в колледже.
— Что вы и сделали?
— Ни в коем случае, — засмеялся Джон. Он налил себе вина и отпил пару глотков. — Я вложил их в фармацевтическую компанию, о которой прочитал в каком-то солидном журнале. У меня хватило ума понять, что она будет развиваться, и я не обманулся. Через пару лет я разбогател настолько, что смог купить матери дом в Вирджинии. Когда мне минуло двадцать, я наконец нашел время, чтобы посещать колледж. В двадцать три вернулся в Сент-Вудбайн и стал партнером кузенов. И с тех пор я здесь что-то из себя представляю.
— Управляете отелем?
Он кивнул и неторопливо продолжил:
— У Фреда и Юджина были определенные денежные затруднения и они искали партнера, который помог бы им быстро расплатиться по обязательствам. К счастью, я отвечал этим требованиям.
Одри невольно улыбнулась, представив, как Фредерик с распростертыми объятиями и с кислой миной принимает в партнеры бывшего «бедного родственника».
— И сколько же процентов акций приходится на вашу долю?
В уголках губ у Джона мелькнула улыбка.
— Давайте прикинем. У Юджина двадцать три процента, у Фреда двадцать шесть. Остальное мое.
Она быстро подсчитала:
— Значит, у вас… пятьдесят один процент?
Джон насмешливо взглянул на нее.
— Я же говорил вам, что предпочитаю контролировать свои финансы. И своих врагов.
— Кто же входит в их число? — тихо спросила она.
Он с нескрываемым облегчением вытянул ноги и немного помедлил с ответом, словно прикидывая, не нанесет ли он ущерб бизнесу.
— Думаю, что оба моих кузена, но в разной степени.
— Зачем же вам жить с ними? Вы же можете получать свое и не оставаясь здесь. Что же вас держит? — Поставив стакан на подоконник, Одри повернулась к собеседнику, отчетливо видя выражение его лица. Неужели годы борьбы за благополучие и независимость оставили в душе Джона такой след, что он продолжает холить жажду мести, каждодневно подпитывая ее? — Фредерику вполне по плечу руководство гостиницей. Почему бы вам не уехать отсюда?
Джон долго не отвечал, рассматривая Одри потемневшими глазами, словно надеялся найти ответ в ее глазах.
— Наверное, потому, что «Буревестник» стал частью меня, — медленно произнес он, не отводя взгляда. Протянув руку, он взял девушку за подбородок. — Ибо, полюбив эту гордую птицу, плывущую в лунном свете, уже трудно расстаться с ней.
Одри оцепенела, испуганная тем, как запылало лицо от жара его пальцев. Еще немного — и она потеряет контроль над собой. Ее захлестывала неудержимая, как половодье, страсть.
Благоговение, с которым Джон относился к старому отелю, к красоте здешней природы, к легендам, связанным с «Буревестником», — все это каким-то образом слилось воедино с растущим в Одри чувством.